Желтороссия

Или истинные причины русско-японской войны

Авдотья Петровна любила срать в поле. Ей нравились широта процесса и кругозор исхода. Впрочем, каюсь, слово «срать» здесь неуместно, ибо слово это более чем гадкое, а Авдотья Петровна какала хорошо, в единении с природой. Однако и глагол «какала» вряд ли можно считать точным, так как глагол этот больше подходил чопорным столичным дамам, которые словно личинок брезгливо откладывали свои маленькие витиеватые кучки на серебряные подносы. Подобные излишества были Авдотье Петровне не по душе. Авдотья Петровна провозглашала простоту, а потому более всего на свете любила, когда сраку царапает рожь. Так уходила Авдотья Петровна глубоко в поле, широко, по соколиному садилась, и без остатка давала волю телу. В такие минуты, когда кроме всего прочего, словно золотистый горный ручей, воды Авдотьи Петровны заливали лапти, казалось, что нет в мире ни разностей, ни разобщенности. Всем своим естеством ощущала Авдотья Петровна, что есть центр земли, есть Царь, и есть Бог. И было тепло, ибо нередко, задумавшись о Боге, Авдотья Петровна забывала стянуть исподнее…
… Вытряхивая круговорот природы, Авдотья Петровна, что уж тут таить, от досады хотела ругаться. Вытирая о колосья руки, Авдотья Петровна хотела ругаться грубо, грязно, по-скотски, ругаться так, как ругались мужики, когда наковальня падала на ногу или отрезало палец, но любовь, что в такие минуты переполняла Авдотью Петровну – переполняла Авдотью Петровну, и она не ругалась. Более того, Авдотья Петровна начинала петь. А пела Авдотья Петровна славно. На пение ее слетались птицы, прибегали дети, вылезали кроты, у которых, кстати сказать, с Авдотьей Петровной были довольно натянутые отношения. До трех часов к ряду могла Авдотья Петровна гадить и петь, гадить и петь, ибо голос ее был сильным, а аппетит завидным…
… С наступлением темноты Авдотья Петровна возвращалась домой и нередко наступала в то, что за неделю не успела переварить земля, но в такие минуты Авдотья Петровна не расстраивалась, но, напротив, чувствовала единение со всей землей, с лесами, с полями, с пригорками и перелесками, и, конечно, с дальними, незамерзающими и глубокими (как мочевой пузырь Авдотьи Петровны) морями…

… Жизнь шла своим чередом, но надо же было такому случиться, что понадобилась Авдотье Петровне лошадь… левша. Поговаривали, что левшей пригоняют из страны восходящего солнца и Авдотья Петровна вынуждена была отправиться в Японию…
… Уверен, что уже сейчас, даже самому невзыскательному читателю (что уж тут говорить о ценителях Рабле) стало понятно, что у Авдотьи Петровны случился запор. Всю неделю носила в себе Авдотья Петровна еще с родины привезённое говно и нигде не находила ему выхода, ибо всё здесь было тесно и как очи местных жителей узко. Дело осложнялось ещё и тем, что попробовала Авдотья Петровна диковинные суши и кусияки. Захворала Авдотья Петровна, запахла и поползли по Токио слухи, что неравен час – разорвет бабу. Намечался конфуз. Во избежание прислали местного мастера медицины. Авдотья Петровна посмотрела на него строго и не поздоровалась, ибо не поняла, где в этом маленьком человеке уместился желудок. Мастер долго что-то писал на древесной дощечке, прощупывал живот, заглядывал в зад (по большей части Авдотье Петровне). После, около часа теребил он свою удивительную бородку, ходил по комнате и даже пытался сделать харакири, но выписанный в срочном порядке переводчик (народоволец) самоубийству воспрепятствовал. Мастер настаивал, что Авдотью Петровну следует вывезти куда подальше, например, в недавно отвоёванную у Китая Маньчжурию. На том и порешили. Привезли, посадили, отошли в безопасное место. Авдотья Петровна тужится-тужится, тужится-тужится – выхлопу ноль. Попёздывает да и только, одно пустое бурление. Час надрывалась, другой, все без толку, не шло у Авдотьи Петровны на земле самурайской. Вовремя осознав это, мастер медицины взял с собой переводчика (народовольца) и пополз к Авдотье Петровне. Подползли – переводчик и переводит:
– Мастер говорит, что вам нужно представить, что Маньчжурия не японская, а русская территория! Что все это ваше! Ваша земля! Исконно ваша!
– Попробую, – пропыхтела Авдотья Петровна и зажмурилась…

…Открыв глаза, Авдотья Петровна напряглась вся как струна в скрипичном концерте знаменитого на ту пору Петра Ильича Чайковского и как давай на Маньчжурию смотреть как на свое, на родное, и как прорвало Авдотье Петровне днище! И как запела Авдотья Петровна:

Боже, Царя храни!
Сильный, Державный,
Царствуй на славу, на славу намъ!
Царствуй на страхъ врагамъ,
Царь Православный!
Боже, Царя храни!

И было ей счастье. И не было запора. И вернулась Авдотья Петровна домой с лошадью левшой. И рассказала всем, что Маньчжурия русская. Русская до песни. И началась из-за этого война, потому что всегда так и бывает, что начинаются войны не по любви и не по мысли, а из-за всякого говна…